Концепция устойчивого развития позволяет всему человечеству переосмыслить экологические, экономические и, возможно, даже экзистенциальные основы существования, а России может дать долгожданный толчок к уходу от ресурсной парадигмы развития.
Что уже сделано на этом пути и что предстоит сделать и в какие сроки? Какие существуют препятствия для энергоперехода? И, вообще, можно ли его избежать и ничего не делать?
Об этом и многом другом в интервью Telegram-каналу ESG World рассказала один из ведущих в России экспертов по этой тематике, директор Центра энергетики Московской школы управления “Сколково” Ирина Гайда.
ESG World: Здравствуйте, Ирина Вернеровна, и большое спасибо за то, что согласились на интервью. Начнем, наверное, с вопроса о Вашем текущем месте работы, чтобы сразу обозначить сферу Ваших компетенций. Чем занимается Центр энергетики Московской школы управления «Сколково»?
Ирина Гайда: Центр энергетики существует почти столько же, сколько существует сама Школа, и последние пять лет до моего прихода им руководителя Татьяна Митрова, признанный ученый в области экономики энергетики, и во многом это определило приоритеты исследовательской повестки.
Год назад, когда я присоединилась к Центру в качестве директора, а Татьяна стала академическим директором, мы разделили задачи таким образом, что в сферу ее интересов попадало сотрудничество с международными организациями и контроль публикаций, а я занимаюсь всеми остальными задачами.
Центр функционирует по трем основным направлениям. Мы изучаем и популяризируем ключевые тренды топливно-энергетического комплекса, и последние годы на первое место выходит вопрос климатического регулирования, декарбонизации, снижения углеродного следа. В связи с этим мы расширили спектр наших исследований и работаем в том числе над тематикой отраслей-потребителей: транспорт, промышленность и так далее.
Второй вектор — образовательные программы. Мы сделали открытую образовательную программу «Энергопереход», это достаточно востребованный продукт, который во многом определил словарь, которым пользуются в России, говоря об этом феномере.
Третье направление — диалоговая и конференционная повестка, когда мы собираем либо закрытые, либо открытые мероприятия, когда эксперты отрасли или других отраслей обсуждают актуальные вопросы. У нас был формат, например, как «Низкоуглеродный диалог по декарбонизации нефтегаза», у нас распространены — правда, они закрытые, by invitation only -–международные диалоги с Кореей, с Европой, с Японией.
То есть три взаимодополняющих направления деятельности: исследования, образование и диалоговые мероприятия.
ESG World: Спасибо, переходим ко второму блоку вопросов, посвященных энергопереходу. Для начала, на каком этапе четвертого энергоперехода мы сейчас находимся — в начале, в середине или, может, уже в конце?
Ирина Гайда: Два момента в связи с четвертым энергопереходом. Первый состоит в том, что предыдущие энергопереходы драйвились технологическими изобретениями, которые повышали КПД использования энергии и снижали де-факто ее стоимость для потребителя.
Первый — это вместо дров стали использовать уголь, возник паровой двигатель, второй — вместо угля нефть и возник двигатель внутреннего сгорания, третий — распространение газа и, соответственно, возможность использовать газопоршневые турбины.
Каждый раз это было связано с еще большей доступностью и удешевлением первичной энергии для потребителей.
Когда мы говорим о четвертом энергопереходе, он связан не столько с научно-техническими прорывами. Ключевой момент, на наш взгляд, — внимание сообщества к границам роста экономики с точки зрения того, что использование ископаемых топлив ведет к необратимым климатическим изменениям. Что, если дойти до экстрема, ставит под угрозу жизнь и благополучие значительной части населения Земли.
Поэтому четвертый энергопереход драйвится повесткой регуляторов, инвесторов и общества, то есть потребителей.
При этом ни один из предыдущих энергопереходов не убирал устаревший источник топлива полностью, то есть даже когда возник уголь, никуда не делось биотопливо, когда возникла нефть, никуда не делся уголь, и так далее.
Сейчас же впервые такой момент, когда, во всяком случае, в качестве целевого сценария обсуждается конструкция net zero, то есть отказа от ископаемых источников. Это пока не единственный путь, это не обозначено в международных документов, но как тренд это наметилось.
В этой связи возникает вопрос — какая же будет конфигурация энергоснабжения после такого отказа, насколько вырастет стоимость энергии.
ESG World: Буквально сегодня был комментарий помощника секретаря Совбеза РФ о том, что переход к возобновляемой энергетике пока не синхронизирован с уровнем развития технологий, надежными поставками цветных и редкоземельных металлов для нужд ВИЭ. Что вы бы сказали на это?
Ирина Гайда: Думаю, речь идет о скорости изменений и конечной точке, в которой мы себя видим по итогам. Безусловно, перестроить 100% энергосистем — это крайне амбициозная задача, особенно если мы хотим этого достичь на горизонте 2050 года.
Если говорить о технологиях как о сдерживающем факторе, надо понимать, что, вообще говоря, технологии возобновляемой энергии, накопителей и атомной энергии — широко используемые, устоявшиеся, и во многих рынках их использование лишено государственных субсидий.
Вместе с тем мы все понимаем ограничения, связанные с нестабильностью природных условий, надежностью солнца и ветра, что ставит вопрос долгосрочного хранения энергии. И эти технологии действительно пока на других этапах зрелости.
Что касается водорода, то технология, безусловно, известна с технической точки зрения — в конце концов, мы водородом заправляли ракеты в середине прошлого века. И каким-то образом доставляли водород с московского НПЗ на Байконур и в другие места, где нужно было заправлять оборудование. Вместе с тем сделать его коммерчески доступным и широко распространенным — это, действительно, вопрос, над которым сейчас идет работа.
Также идет большой прогресс по увеличению многообразия формул электрохимических накопителей с целью снизить зависимость от одного-двух опорных металлов, которые были основой таких накопителей в начале пути.
В целом, пространство для технологических инноваций и развития новых цепочек поставок очень велико, и это возможность, которая привлекает многие страны, и отчасти, надеюсь, нашу, к активному участию в повестке.
Вопрос в том, какой будет найден баланс между технологическими, экономическими и, будем откровенны, политическими ограничениями, с которыми мы сталкиваемся в этой кампании.
Яркий пример — это приемлемость или неприемлемость атома. Есть много стран, которые считают, что без него энергопереход не случится, но есть юрисдикции, которые ни при каких обстоятельствах не готовы обсуждать это как отдельный путь снижения углеродного следа.
ESG World: В этой связи хотелось бы уточнить, существующие типы возобновляемых источников энергии, как то ветер, солнце, вода и так далее, — это все одного уровня возобновляемые источники энергии, или есть внутренняя иерархия и конкуренция?
Ирина Гайда: Не надо смешивать два понятия: возобновляемость источника энергии — это одна размерность, углеродный след по жизненному циклу — другая. И, по-хорошему, возможны все четыре комбинации этих двух параметров.
Возможна возобновляемая ненизкоуглеродная энергетика, например большие гидроэлектростанции, если они строятся с нуля, поскольку в момент строительства происходит затопление большой территории с последующим процессом гниения биомасс. И, по разным данным, эти большие пространства воды скорее являются эмитентом парниковых газов, нежели способом их поглощения.
С другой стороны, есть технологии, которые не являются, строго говоря, возобновляемыми, но являются весьма низкоуглеродными — атомная энергетика. Она опирается на природный ресурс — урановую руду, которая обрабатывается и дальше — по крайней мере на сегодня — захоранивается в виде отработанных отходов. Большой объем этих отходов и непонимание, что с ними делать, является, на мой взгляд, одним из ключевых вопросов к атому.
Низкоуглеродность атома сомнений не вызывает. Более того, по некоторым оценкам, ресурсоемкость атома существенно лучше, чем у возобновляемой энергетики: грубо говоря, цемента, стали и других материалов на киловатт электроэнергии нужно меньше в случае строительства АЭС, чем при реализации какого-нибудь другого проекта.
Плюс вопросы, которые возникают с надежностью станций. Ненулевое количество этих станций приводили к очень масштабным катастрофам. Не все готовы принять этот риск.
Третья категория: низкоуглеродная и возобновляемая энергетика — в конце концов, ветер не перестанет дуть, солнце не перестанет светить. По ветру, правда, сейчас начинается некоторая дискуссия среди ученых: есть точка зрения, что, если мы строим очень большие ветропарки, это может сказаться на изменении погодных условий в этой зоне. Но это не моя сфера экспертизы, сразу говорю.
И, конечно, есть традиционные теплоэлектростанции на угле и другом ископаемом топливе, которые и невозобновляемые, и высокоуглеродные.
Насчет перспективности — в то время, которое нам осталось как человечеству до момента необратимых последствий, все средства хороши. В некоторых регионах единственным путем будет, боюсь, атом, а в других есть целый набор опций, и, возможно, все из них придется задействовать.
ESG World: А что по поводу российского энергобаланса? Поставленная цель по увеличению доли ВИЭ — реальна? Насколько, вообще, это направление перспективно для нашей страны?
Ирина Гайда: Во-первых, российский энергобаланс изначально достаточно хороший. У нас там много газа, тогда как в Индии, Китае и других странах эту роль играет уголь, у которого удельные выбросы парниковых газов в разы выше.
Во-вторых, примерно 40% энергобаланса России составляет гидро- и атомная энергетики, обе низкоуглеродные. Хотя доля ВИЭ у нас достаточно смешная, но растет по экспоненте и, более того, оказывается «в рынке» по экономике.
На самом деле, именно это является значительной угрозой тому же самому атому, который примерно то же самое время дорожает по экспоненте с точки зрения капитальных затрат на строительство.
Да и газу — если мы сравним динамику стоимости газотранспортной инфраструктуры свежей и предыдущих лет. То есть ВИЭ экономически, как и во многих других регионах мира, завоевывают место под солнцем в России.
Тем более что у нас есть очень важная предпосылка для развития этого сектора. Ключевым сдерживающим фактором для Европы — одного из самых густонаселенных регионов мира — является дефицит пространств. То есть поставить достаточно ВИЭ на дома и нужды коммерческих предприятий у них получится, учитывая офшорную энергетику, а вот декарбонизировать энергоемкие отрасли промышленности, которые они хотят сохранить, получится гораздо хуже.
Исходя из этого, думаю, что 13% [доля ВИЭ, заложенная в Стратегии низкоуглеродного развития России до 2050 года] — это вполне достижимо, возможно, даже относительно низкоамбициозная планка. Можно было бы на этих горизонтах говорить о большей доле.
ESG World: Есть мнение, что ESG — это навязанные извне ценности, которые на Россию окажут исключительно негативное воздействие. Что вы скажете по поводу таких опасений? И есть ли у России вариант вообще ничего не делать, не вовлекаться в эту повестку?
Ирина Гайда: Повестка устойчивого развития — о том, как обеспечить максимальное благосостояние нынешним поколениям не в ущерб будущим. В этом плане это общечеловеческая повестка. И, если мы ее отвергаем, мы подписываемся под тем, что нам, по сути, плевать на наших детей и внуков.
С другой стороны, конечно, есть страны, включившиеся в работу по этому вопросу раньше России и имеющие более глубоко обоснованную и проработанную позицию, научившиеся считать, какие траектории развития будут для них предпочтительными.
России, условно говоря, это тоже никто не мешает сделать. Мы подчас долго запрягаем, но есть один способ наверняка проиграть в игре — это не прийти на нее. Хотелось бы избежать этого сценария.
Дальше стоит вопрос, чтобы совместить исследовательскую, бизнес- и социальную повестку, чтобы ответить самим себе: а к чему мы хотим прийти как страна?
На мой взгляд, повестка устойчивого развития для России — это, во-первых, возможность найти точки роста и модернизации, которые вряд ли мы нащупаем, идя по пути полностью ресурсной экономики.
Мы имели возможность попытаться их нащупать последние 15 лет, и неочевидно, что они вообще нет. В этом смысле ESG-повестка дает нам возможность всерьез переосмыслить, кем мы хотим быть в будущих глобальных торговых отношениях.
Во-вторых, ESG — повестка, по которой все понимают необходимость договариваться на международном уровне. Для нас это хороший способ преодолеть объективно возникшие политические барьеры. С нами не будут говорить по каким-то другим темам, но по климату — готовы.
В России есть ряд секторов, которые уже давно являются частью глобальных конкурентных рынков, и для них внимание [к ESG-повестке] со стороны клиентов, со стороны финансовых институтов очевидно уже несколько. Речь о металлургии, экспорте удобрений и других отраслях.
В этом сегменте уже достаточно давно вырабатывается и внутренний инструментарий, и производятся низкоуглеродные продукты или продукты, которые можно маркировать как устойчивые.
Есть другая часть — компаний, которым удобнее делать вид, что этого нет, поскольку иначе придется решать очень трудные вопросы. Для них то внимание, которое повестка стала привлекать за последний год, — неприятный сюрприз.
ESG World: Как вы считаете, ESG-трансформация для компаний — это скорее повод для отраслевого, межотраслевого объединения бизнеса, или же компании смотрят на это как на возможность найти свое собственное конкурентное преимущество и пройти этот путь в одиночку?
Ирина Гайда: Мне в большей степени знакома климатическая часть трансформации, и я вижу там самые разные конфигурации сотрудничества.
Всем очевидно, что энергопереход — дорогое и капиталоемкое упражнение с большим количеством неизвестных. Поэтому мы видим большую роль отраслевых и межотраслевых ассоциаций, которые позволяют ускорить вызревание необходимых технологических решений, эффективнее выстраивать взаимоотношения с регуляторами и коммуникационную политику со своими сотрудниками и населением.
COP26 показал, что роль специальных соглашений — по борьбе с метаном, угольной генерации и так далее — возрастает, как растет число бизнесов, активно декларирующих свою приверженность научно обоснованных целей и повестки “Углеродный ноль”.
В России мы тоже видим запрос на некий ликбез и повышение уровня осведомленности о том, что это за международные инициативы, куда все стали вступать, а также на глубокую проработку ESG-стратегий, в том числе в коллаборации с “соседями” по цепочке добавленной стоимости. Или с индустриями, которые сталкиваются со схожими технологическими вызовами.
ESG World: В этой связи вопрос от нашей читательницы. Какие ключевые моменты должны быть обозначены на сайте компании, чтобы инвесторам было очевидно, что компания придерживается ESG-принципов? И в целом, шире — куда мы движемся с точки зрения отношений компаний и инвесторов в этом отношении?
Ирина Гайда: Следует отметить несколько трендов. Во-первых, исторически было очень много ESG-рейтингов. И, отвечая на вопрос, — оцените, что у вас за инвесторы, в каком рейтинге, в какой системе они считают важным для себя участвовать, и публикуйтесь в соответствии с этим рейтингом.
Плохая новость — что корреляция между значениями этих рейтингов невысокая. Например, если вам не нравился этот рейтинг, можно было найти другой, и вы оказывались в нем совершенно в другом квартиле.
Большой тренд, который обозначился еще до Глазго, но принял более системные формы после нынешнего раунда климатических переговоров, — это гармонизация и унификация отчетности в части климатических рисков, стратегий декарбонизации. Проверяющие сейчас хотят меньше букв и больше конкретики.
Неважно, что вы запишете в отчете, большинство рейтинговых агентств будут смотреть, что по факту вы делаете. Если уж декларируете какую-то позицию, будьте добры действовать в соответствии с ней. Или же — лучше уж вообще ничего не говорить, обозначить, что вы находитесь в процессе разработки.
Большинство инвесторов сейчас ожидают, что компании будут публичить нефинансовую отчетность, в том числе об ESG. На большинстве серьезных бирж такие требования есть, это раскрытие может быть условием для финансирования, если ваш инвестор, например, входил в одну из коалиций по устойчивому развитию.
Кроме того, эти требования могут быть сформулированы на уровне законодательства конкретной страны: так, во Франции компании должны публиковать в открытых источниках данные о зарплатах женщин и мужчин на одинаковых позициях, “среднее по больнице”. И если есть разница — публиковать также свои шаги, направленные на сокращение этого разрыва.
ESG World: Обречен ли уголь? Судя по отсутствию консенсуса по этой теме, который проявился на COP26, в ближайшее время вряд ли — но в средне- и долгосрочной перспективе?
Ирина Гайда: Значительный вопрос — кто возьмет на себя расходы по отказу от угля. Если целиком предполагается, что они лягут на бюджеты развивающихся стран, можем забыть об отказе от угля. Если же будут конкретные шаги поддержки, то это может произойти очень быстро.
Если развитые страны увидят для себя в этом какую-то экономическую возможность, помимо климатической, не стоит рассчитывать, что уголь будет всегда. Хотя сейчас, когда мы об этом говорим, цены на уголь на исторических максимумах, мои рассуждения могут показаться парадоксальными.
ESG World: Какой подход — с введением углеродного налога, квот или того и другого вам видится более перспективным для декарбонизации России? Какие плюсы и минусы каждого подхода?
Ирина Гайда: Углеродный налог — это когда мы знаем точно, сколько стоит каждая тонна углерода, но не знаем, какое количество при этом удастся сократить. Carbon trade — наоборот, когда мы знаем, сколько мы хотим сократить, но не знаем, по какой цене. Рынок.
Европейский союз двигается в логике carbon trade: выдается некое количество бесплатных квот, а то, что сверху, — компания должна либо сократить, либо купить на рынке обязательных углеродных кредитов.
Кто определяет количество этих кредитов? В этом один из главных вопросов и ключевой недостаток системы carbon trade. При такой системе есть большое поле для переговоров с регуляторами — и о том, какое количество бесплатных квот, и о том, как быстро оно должно меняться.
И, в принципе, это все делается достаточно непрозрачным образом, и даже в Европе неочевидно, сколько бесплатных квот есть у таких эмитентов, как Total и EDF. Некоторые раскрывают эти сведения в добровольной климатической отчетности, но далеко не все.
Этот процесс, хотя весьма субъективный, имеет ряд преимуществ, например позволяет защитить особенно значимых, стратегических игроков от сильно неблагоприятных последствий. Но и открывает большое поле для интерпретации.
Зато если, условно, есть низковисящие квоты, то carbon trade позволяет сокращать эмиссию там, где их больше всего. И компании в первую очередь пойдут туда, где стоимость самая низкая.
В случае углеродного налога намного меньше пространства для переговоров с регуляторами — «все под одну гребенку».
Судя по тем законодательным актам, которые уже есть, Россия, скорее, пойдет по пути carbon trade. А дальше — дело в деталях.
ESG World: И, наконец, в заключение. Учитывая, что ESG не ограничивается климатической, гендерной и другими темами, которые сейчас на слуху. На Ваш взгляд, есть ли какие-то недостаточно полно раскрытые аспекты трансформации, о которых стоит говорить?
Ирина Гайда: Думаю, одна из недораскрытых тем, над которой и мне интересно было бы подумать, — может ли измениться система ценностей, связанная с представлениями людей о своем благосостоянии. Будем откровенны, замена нефти на ВИЭ — это supply side. А, может быть, на стороне спроса, на стороне нас с вами и людей вокруг можно добиться более фундаментальных изменений потребления.
Например, если люди перестанут летать на Мальдивы, а вместо этого, условно, будут слушать симфонические оперы, будет внесен большой вклад в сокращение углеродного следа. С другой стороны, есть ли что, заставляющее нас думать, что нам светит такое изменение в консьюмеризме. И можно ли внедрить его насильно.
ESG World: Но с Мальдивами такой момент — их сложно «развидеть». То, что ты увидел и тебе понравилось, ты посоветуешь другим и сам захочешь увидеть еще раз. Тут, наверное, вопрос, как мы изменим транспортную технологию, как ты оказываешься на Мальдивах. Или какой-то замены Мальдивам.
Ирина Гайда: Между прочим, я занималась изучением того, какие в моей жизни паттерны поведения больше всего сказываются на углеродном следе. Оказалось, что командировки и — это звучит совершенно бесчеловечно, конечно, — рождение детей.
ESG World: Действительно, это самая тонкая материя ESG-дискуссии. Мы, конечно, в эту сторону заходить не будем, она сугубо философская.
Ирина Гайда: Может быть, и вправду пришло время звать философов для этой дискуссии. Это то, чего не хватает пока в дискуссии, на мой взгляд.
